Мир Гаора. Коррант. 3 книга - Татьяна Николаевна Зубачева
На последних ударах Гаор всё-таки потерял сознание, хотя и продолжал чувствовать боль. Рухнувшая на него вода помогла прийти в себя и перевести дыхание. Он ощутил себя лежащим уже на земле и осторожно приподнял голову. Движение сразу отозвалось острой болью в спине, но это неважно: в шаге от него смуглые большие ступни и обтрёпанные края штанин. Айгрин! Будет бить ногами? Подпустить и хватать подсечкой… Но ступни переступили, разворачиваясь, и отступили, исчезнув из поля зрения. Гаор понял, что наказание кончилось. Надо приводить себя в порядок и браться за работу. Огонь Великий, как же он работать будет: ведь шевельнуться больно.
Стараясь не стонать, через боль, Гаор подобрал под себя руки и ноги, и встал сначала на четвереньки, а потом и на ноги, попробовал выпрямиться. От боли и пережитого унижения всё плыло перед глазами. Он заставил себя нагнуться и подтянуть трусы и брюки, их пришлось расстегнуть и снова застегнуть. Прикосновение резинки и пояса было остро болезненным, но и нагишом тоже нельзя. Рубашка, где она? Вон лежит вместе с майкой. Медленно, будто это спасало от боли, он подошёл, нагнулся и поднял свои вещи. Одеваться он не стал и побрёл к гаражу, неся их в руке. По сторонам он не смотрел, не мог. И не видел, как, убрав в сарай «кобылу» и стоя в дверях, Джадд внимательно смотрит ему вслед, и его упрямые попытки идти ровно, не шатаясь, вызвали еле заметную улыбку на узких губах айгрина.
Гаору удалось дойти, снять щеколду и войти в гараж, тёмный и прохладный, пахнущий бензином и машинным маслом. Преодолевая боль, он поднял руку, нашарил на стене выключатель и включил свет. Как же он работать будет?
Постанывая и хрипло ругаясь, Гаор бросил рубашку и майку на свободную полку на стеллаже — надеть их он сейчас не сможет, спина горит, будто её кипятком поливают, — и подошёл к фургону. Надо открыть заднюю дверцу, выгрузить оставшиеся мешки и ящики и перетащить их в большой сарай. Где этот аггелов сарай, во-первых, и как он с такой спиной их потащит, во-вторых? Гаор влез в фургон и стал отстёгивать крепёжные ремни. Аггелы копчёные, головнями траханные, как же болит!
— Рыжий, — позвали его от деверей.
Он выглянул из фургона. Двое виденных им за столом мужчин, с интересом озираясь, вошли в гараж.
— Показывай, чего тащить.
— Мать прислала? — обрадовался Гаор.
— На хрена нас присылать? — засмеялся один.
А второй исчерпывающе объяснил.
— Сами лежали, знаем, каково потом.
Они помогли Гаору вытащить мешки и ящики из фургона, заодно и рассказав, что зовут их Тумак и Лузга и что обычно Тумак плотничает, ну и всё остальное, где надоть, а Лузга так-то всё могёт, так что тож везде работает. Выяснение значения имён Гаор отложил на вечер, рассчитывая, что здесь тоже должно быть время для отдыха и трёпа.
— И с чего это Джадд на тебя так осерчал? — недоумённо сказал Тумак, взваливая себе на спину мешок. — Так-то он с понятием бьёт, чтоб работать не мешало.
— Он айгрин, — ответил Гаор, помогая Лузге получше ухватить ящик.
— Ну и чо? — ответил вопросом Лузга. — Тож человек, однако.
Последнее соображение показалось Гаору слишком несуразным. Он был готов к тому, что не знают о фронте и войне, что война кончилась, как себя вести во время налёта или обстрела, но считать айгрина человеком? Это было уже чересчур и требовало мыслительных усилий, на которые он был сейчас от боли просто не способен.
Лузга и Тумак ушли, сказав, что снесут это и придут за остальным, и Гаор поволок ящики и мешки к выходу, чтобы мужикам далеко за ними не ходить, заглушая боль отчаянной руганью.
— Эк ты по-несуразному загибаешь, — вошла в гараж Большуха со странно пахнущей плошкой в руках.
За ней маленькая беловолосая девчонка несла какой-то свёрток.
— Больно, Мать, — вырвалось у Гаора.
— А ты б задирался поменьше, — ответила Большуха, оглядывая гараж, — тьфу ты, и положить тебя некуда.
— Это зачем? — насторожился Гаор.
— Лечить тебя с Малушей будем, — девчонка фыркнула. — Ну, хоть рубашку свою вон на пол постели. Мужикам всё приготовил? Тады спускай штаны и ложись.
Спорить с матерями его отучили ещё у Сторрама, и Гаор послушно выполнил все указания Большухи.
— Давай, Малуша.
Что-то зашелестело, и его спину и ягодицы накрыла невероятно приятная влажная прохладная ткань. Гаор шумно выдохнул сквозь зубы и расслабился.
— Вот и полежи так, — говорила над ним Большуха, — ага, давайте, мужики, вон вам заготовлено. Так, Малуша, а теперь снимай и насухо, да не три, а промокни сухим. Во-о, так вот, а теперь промажем, да не всего, а по полосам, чтоб не вздувалось, а то лопнет, кровить будет. И ему трудно, и Джадда подставим, хозяин-то велел, чтоб кожа целая была.
Запах усилился, и Гаор почувствовал, как ему промазывают спину и ягодицы чем-то густым и тоже приятным. Думать ни о чём не хотелось, даже о том, что лечением заботятся не только о нём, но и о палаче-айгрине, хотя это было не менее, а, пожалуй, и более обидно, чем сама порка.
— Вот и полежи, пока не впитается.
— Угу, — пробурчал Гаор, — спасибо, Мать.
— А не за что, — просто ответили ему, — пошли, Малуша.
Гаор остался один. Он лежал на полу, уткнувшись лицом в прохладный пахнущий знакомыми с детства гаражными запахами шершавый бетон.
Боль в спине отпускала, становилась тягучей и слабой. Такую он перетерпит. Айгрин — тоже человек… «Чтоб не кровило, а то Джадда подставим…» Так что, им этот палач, айгрин тоже свой? Как же так?
Что-то рядом со стороны двери зашуршало, раздалось детское хихиканье. Гаор осторожно, чтобы не потревожить спину, повернул голову и увидел стоящих в дверях гаража двух девочек в розовых комбинезончиках с оборочками и розовых, украшенных маленькими жемчужинками тюрбанчиках. Лобики чистые, воротнички комбинезонов скрывают шеи. Свободные, ургорки. Дочки, что ли, хозяйские? А он лежит перед ними с голой поротой задницей. Ну и хрен с ними! Он отвернулся.
— Ты наш новый раб? — спросил детский голосок.
— Ты новокупка, да? — тут же подхватил второй.
Он не ответил, но им и не нужны были его ответы.
— Это тебя папа из Аргата привез?
— А чего ты не работаешь, а лежишь?
— Это тебя Джадд выпорол, да?
И вдруг мужской весёлый… хозяйский голос.
— Ага, вот вы где!
— Ой, папа, — затрещали наперебой детские
